О Гармонии » Наша библиотека » Статьи » "Терапевтическое слушание в экзистенциально-феноменологической перспективе". Александр Бадхен

"Терапевтическое слушание в экзистенциально-феноменологической перспективе". Александр Бадхен

«Мы есть, стало быть, прежде всего в речи и при речи. Путь к ней никчемен. Путь к ней даже невозможен, коли мы и без того там, куда он должен бы вести. Однако там ли мы? Так ли мы в речи, что касаемся её существа, что мыслим её как речь, то есть, вслушиваясь собственно в неё, собственно её и воспринимаем? Оказываемся ли мы без всякого нашего старания в близости речи? Или путь к речи как речи длиннейший из всех, какие можно помыслить? Не только длиннейший, но и окруженный помехами, идущими от самой речи, как только мы пытаемся без оглядывания на попутные обстоятельства осмыслить чисто её». (1)

 

Мартин Хайдеггер


 

«Единственное, что остается во время самых ужасных и драматических событий нашего века, — это человеческое и встреча людей». (2)

 

                        Эммануэль Левинас

 

                    

  1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

 

Мой интерес к этой теме сугубо практический, поскольку слушание составляет основу того, чем я занимаюсь как терапевт-практик. В данной статье я попытаюсь подвергнуть некоторой ревизии свои представления о слушании, поразмышлять и поисследовать сам феномен. И еще хочу продолжить рассуждения, начатые мной в «Лирической философии психотерапии». (3)

 

Во многом этот интерес берет начало из ограниченности моего восприятия, с которой я давно знаком… Мы на море, мне четыре с половиной года, и сестра показывает мне парус на горизонте. Он вон там, говорит она, но я его не вижу. Так я узнаю, что у меня проблемы со зрением. Но я также узнаю, что за границей моего восприятия есть что-то, что трудно ухватить. Я паруса не вижу, но он там есть. Это наполняет акт восприятия какой-то таинственностью. Ты напряженно всматриваешься, вслушиваешься. То же самое, когда постепенно ослабевает слух: это не оставляет тебя в тишине, напротив, ты в поиске смыслов звуков, которые доносятся до тебя сквозь завесу глухоты. 

 

У американского поэта Роберта Фроста есть теория звукопредложений, которая связана с его наблюдением, что звучание, тональность, человеческой речи так же семантичны, как и реальные слова. Иосиф Бродский пояснял это так: «К примеру, вы слышите двух людей из-за запертой двери комнаты. Вы не слышите слов, но понимаете общий смысл диалога; практически вы можете довольно точно осмыслить его суть. Другими словами, мотивчик значит больше текста, вполне заменимого и избыточного». (4)

 

Так что, может статься, что лучший способ в чистом виде услышать звучание смысла – слегка оглохнуть. Но можно и серьезно отнестись к замечанию про мотивчик и про то, что текст не самое главное. Диалог может быть молчанием, говорит Мартин Бубер Карлу Рождерсу во время их знаменитой встречи: «Мы бы могли сидеть вместе, или, лучше, ходить вместе в молчании, и это мог бы быть диалог». Интересно, почему «ходить вместе» лучше? Может быть потому, что движение помогает нам раскрываться и выражать себя, а может так легче улавливать ритм того самого мотивчика, который нас связывает и со-настраивает, и делает диалог подобным танцу? В любом случае это самовыражение, самовыговаривание (пусть даже и без слов, ибо, по выражению Мартина Хайдеггера, речь принадлежит говорению, слышанию и молчанию) должно быть к кому-то обращено. Кто-то Другой должен быть затронут им. В мысли о затронутости проступает некая телесность. Затронутость Другим не может не переживаться телесно (вспомним о джендлиновском felt sense). Когда нас задевает какое-то событие – мы это переживаем с помощью различных телесных ощущений, например мы краснеем и ощущаем жжение на коже при стыде, или у нас может пересохнуть во рту от страха. Телесный отклик – необходимый посредник нашей аффективной включенности, интераффективности. 

 

«Мы можем друг другу сообщить какие-то частности, – говорит поэт Анатолий Найман, которые, ну, могут как-то оживить заданную тему. И есть у всего этого одно-единственное оправдание. Самая невероятная, я думаю, на Земле вещь — это два разговаривающих друг с другом человека. Именно не содержание того, что они говорят друг другу, а то, что они говорят. Очень часто абсолютная ничтожность содержания — она только подчеркивает это: вот, собственно, и все, для чего вы родились». (6)

(Здесь эхом повисает вопрос, так ли уж пусты пустые разговоры?)

 

При такой перспективе рассмотрения возможность услышать друг друга видится не следствием беседы, а скорее предпосылкой для нее. «Способность говорить и способность слушать равно изначальны. Мы суть разговор, и это значит: мы можем (у)слышать друг друга». (7) Мы есть разговор. Возможно, на эту мысль Хайдеггера вдохновила строфа из наброска к незавершенному стихотворению Фридриха Гёльдерлина (8): «С тех пор как мы – разговор и выслушать можем друг друга». 

 

Если продолжить мысль Наймана: именно в непредсказуемости речи, в её неопределенности, хаотичности, кажущейся «ничтожности» проявляется то, «ради чего мы родились». Чтобы услышать Другого, нам нужно научиться выходить за рамки смысловых конструкций. Важно не столько содержание высказывания, глубина мысли или оригинальность суждений – важен сам разговор. 

 

Моя британская коллега Диана Митчел рассказывала, как когда-то к ней на прием пришла очень испуганная, нервная женщина. Диане она напомнила испуганную птичку. У нее был такой тихий, прерывающийся голос и сильный акцент, что Диане было трудно разобрать, что она говорит. Пару раз Диана пыталась прервать ее, пытаясь что-то уточнить, но в конце концов решила, что это безнадежно, и не стала ее не перебивать. Тело, голос, весь способ бытия клиентки и без того выражали так много, что Диана решила просто быть с ее переживаниями и оставить попытки понять ее историю. В конце той первой сессии клиентка поблагодарила Диану и сказала: «Как хорошо, когда кто-то, наконец тебя понимает».

 

В начале 90-х я участвовал в семинаре по гештальт-терапии с норвежским преподавателем Нильсом Гренстадом. В один из дней он проводил со мной демо-сессию. Я пытался изъясняться с ним по-английски. Мой тогдашний английский был, мягко говоря, весьма скромен. В какой-то момент Нильс предложил мне говорить по-русски. (Он, понятное дело, не знал русского языка.) Я говорил по-русски и чувствовал его присутствие рядом с собой. Хотя, Нильс не понимал по-русски, я каким-то образом знал, что он меня слышит. Это важное разделение – понимания и слышания. 

 

Хочется привести здесь завораживающую меня строчку из стихотворения Аркадия Драгомощенко: «Я люблю тебя даже не зная, есть ли ты вообще, есть ли я». Такая парадоксальная мысль. Фраза-головоломка. Но если прислушаться, здесь намек на то, что предполагаемый собеседник, которому адресуется стихотворение, всегда уже дан, я всегда есть бытие-самим-собой-с-другими, всегда есть бытие-вместе. Так что у поэта всегда есть предполагаемый собеседник, которому адресуется стихотворение. Некое Ты всегда уже дано, даже если нет никакого Ты, чтобы его услышать и на него ответить. И еще о том же у Ханса-Георга Гадамера: «Пение можно осуществить по-настоящему только в со-пении. Также и стихотворение можно узнать, только если принять, что оно по-своему есть песня и что нужно осуществить и выговорить его в со-исполнении». (9) Это еще и о нашей прирожденной музыкальности. 


 

  1. ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ 

 

До пандемии я был человеком кирпича и штукатурки, я был человеком асфальта и бетона. Я был привычен к тому, что ветер гремит надо мною кровельным железом, а из моего окна видна лишь стена дома напротив под низким питерским небом. Городской житель, выезжая загород, я привычно заставал мир природы статичным; я выезжал на природу, так сказать, на готовое. Когда я путешествовал, она открывалась мне как виды, как картины, которые существовали каким-то образом вне меня, и просто допускали меня, постороннего, полюбоваться собой, и, возвращаясь домой, я сохранял в себе полученные впечатления о мгновениях чудесных встреч, как если бы уносил в себе впечатления о прослушанной музыке или увиденном живописном произведении, зная при этом, что эта музыка, эта картина или пейзаж, явившиеся источником моих впечатлений, остались существовать где-то там, и я уношу с собой лишь впечатления о них. Эти впечатления были полностью моими, я был волен поступать с ними по своему усмотрению, усиливая, ослабляя или придавая им новые оттенки. Мои впечатления – как далеки они были от мест и событий их вдохновивших! Как если бы в духе Витгенштейна вспомнить детскую игру, которая учит нас употреблять слова «смотреть» и «представлять». От того скажем ли мы: «Посмотри…!», или скажем ли мы: «Представь себе…!», перед нами откроются совершенно разные пространства. В первом случае мы обратимся скорее к внешнему, во втором – скорее ко внутреннему. Естественно, здесь разделение пространств дело искусственное, связь их очевидна. Речь идет об акцентах, но очень существенных акцентах. О принципиальном различии между стремлением что-то разглядеть и стремлением нечто представить: в первом случае мы говорим себе что-то вроде: «Смотри внимательнее!», во втором: «Закрой глаза!» (10) И вот эта жизнь с закрытыми глазами была мне хорошо знакома, равно как и различие между содержанием переживания вИдения и содержанием переживания представления. 

 

Пандемия изменила «как» моего существования.

 

Я почти безвыездно живу загородом. Теперь, когда я работаю за столом, иногда замечаю синицу, заглядывающую в окно проведать меня. Я не просто наблюдаю мир, но участвую в его непрерывном превращении, постоянном становлении. Например, куст орешника продемонстрировал мне, что такое потенциальность: ещё в марте-апреле, когда мы переехали сюда из города на «самоизоляцию» (какое нелепое и совершенно неприменимое в моем случае слово), он казался мне мертвым, засохшим, а ближе к лету расцвел на моих глазах большими зелеными листьями, осенью опал, оголился и стоит сейчас покрытый снегом. Я узнал, что у деревьев можно многому научиться. Всем своим видом они демонстрируют терпеливое принятие того, что есть. У них можно многое узнать о неторопливости. Они ведут себя так, словно у них всегда есть время, они вбирают в себя его цикличность, которая становится их нутром, растут раздвигая свои внутренние кольца (впрочем, снаружи этого увидеть нельзя, только post mortem), тянутся вверх, отталкиваясь от самих себя. Они танцуют на ветру и тянутся к свету. Кстати, ненастье теперь не является для меня «плохой погодой». Можно любоваться красотой дождя. А однажды утром я проснулся и обнаружил, что выпал снег, и мир стал матовым и округлым. Но ненадолго. Вскоре снег растаял и обнажил все вокруг. Потом на протяжении многих недель продолжалось чередование пушистости и наготы. Мир живет в ритме повторов, в ритме, в котором несложно услышать мелодию, уловить рифму. Иногда кажется, что он избыточно тавтологичен. Но это зависит от настроения.

 

Мир учит умиранию. Смерть, если приглядеться, можно увидеть повсюду как неотъемлемую часть непрерывного круговорота. Все, что я вижу – уязвимо, хрупко, включая меня самого. То, что я оказался здесь из-за пандемии, тому доказательство. Я вижу, как рождается и как умирает день… Каждый день. 

 

Есть около дома одна невысокая пихта, за которой последние два года я внимательно наблюдаю. Вначале меня занимало то, как скоро она растет, как её верхушка следует за движением солнца, словно стрелка циферблата. Однако с прошлой осени её верхушка изогнулась и словно замерла. Это начало заботить меня, и теперь я смотрю на неё с подозрением: что можно ожидать от этой пихты? 

 

Этот фрагмент отражает «пандемический поворот» в моем понимании слушания, рождение нового, иного, чем прежде, способа построения отношений с собой и с миром, сдвига во мне самом. Я привожу его еще и потому, что он иллюстрирует непрерывный процесс конструирования себя, построения себя, с которым все мы знакомы: жизнь предлагает нам ситуации, которые вынуждают нас конфронтировать с собой отталкиваться от самих себя и изменяться, вновь и вновь демонстрируя, насколько каждый из нас является продуктом времени, дитем момента. 


 

  1. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

 

Тогда же, в пандемию, я прочитал у Карла Роджерса: «Что мне действительно не нравится в себе, так это когда я не могу слышать другого человека, потому что я заранее уверен в том, что он собирается сказать, что я не слушаю… когда ловлю себя на том, что пытаюсь исказить его сообщение… И только когда я осознаю, благодаря его протесту или благодаря моему собственному постепенному обнаружению, что я тонко манипулирую им, я испытываю отвращение к себе». (11) «Когда я не могу слышать другого человека…» Думаю, каждому психотерапевту такие моменты хорошо знакомы. Как и горький осадок в душе, которые они после себя оставляют.

 

Я решил погуглить выражение «слушание это», и был немало удивлен определениями, которые получил: 

 

«Слушание – это рецептивный вид речевой деятельности, при помощи которого реализуется процесс приема и последующей переработки речевого сообщения на основе функционирования слухового анализатора». (12)

 

«Слушание — это процесс направленного восприятия человеком слуховых и зрительных стимулов и приписывания им значения». (13)

 

«Слушание ‒ процесс сконцентрированного восприятия зрительных и слуховых стимулов, приписывания им смысла. Активное слушание подразумевает сосредоточение, понимание, запоминание, оценку и реагирование». (14)

 

Нетрудно заметить, что все подобные определения основаны на представлении, что существует некий отдельный человек, который при помощи рецепторов своего слухового или зрительного анализатора принимает сообщение, воспринимая слуховые, а также зрительные стимулы, а затем перерабатывает эти стимулы, и в процессе этой переработки приписывает сообщению некий смысл, некое значение. Именно так рассматривает коммуникацию когнитивная психология (и слушание здесь – частный случай коммуникации), отсылая нас к традициям, пришедшим из эпохи Просвещения, к идее индивидуального разума, существующего внутри отдельного индивидуума, по существу – к представлениям Декарта. Эту тенденцию современных исследователей коммуникации следовать логике когнитивной психологии, Вернон Кронин называет «психологическим проектом», (15) рассматривающим коммуникацию (и, в частности, слушание) как свойство мыслящего индивидуума, игнорируя при этом факт изначально необходимой для любой коммуникации взаимности. 

 

    В отличие от описанной позиции экзистенциально-феноменологическая парадигма основывается на интерсубъективном понимании, на принципе фундаментальной взаимосвязанности, и здесь идея некоего отдельно существующего человека, внутри которого происходит процесс слушания – недопустимая абстракция. Здесь мы говорим о человеке как о человеке-в-мире-с-другими и видим в слушании реляционный феномен. Так что наша цель – выйти за рамки «психологического проекта», привычного способа изучения речи, следующего паттернам когнитивной психологии и статистического анализа, сводящегося к расщеплению феномена на элементы и выделению отдельных факторов, этапов, на основе которых конструируются модели слушания. 

 

    В 1990 году я был на семинаре американского психотерапевта Альберта Рабина. Ему в ту пору было лет 80, на семинаре он делился своим опытом, описывая случаи из клинической практики. Семинар проходил с последовательным переводом: Рабин говорил фразу или две, затем переводчик переводил на русский. В какой то момент Рабин остановил переводчика: «I didn’t say «patient», I said «person»» («Я не говорил «пациент», я сказал «человек»»).  Переводчику, не особенно знакомому с психологической проблематикой, эта деталь показалась несущественной, но для психотерапевта слова «человек» и «пациент» обозначали совершенно разные отношения. И точность слова здесь была принципиально важной. Поразительным являлось то, что Альберт Рабин уловил диссонанс в слове «пациент», которое звучит сходно с английским «patient», совершенно не зная русского языка. «Слышим мы, а не ухо… через уши, но без помощи ушей… Наш орган слуха является, хотя и необходимым в определенном отношении, но ни в коем случае не достаточным условием для нашей способности слышать, т.е. тем, что подает и предоставляет нам то, что собственно должно быть услышано», (16) говорит Мартин Хайдеггер. Иными словами, мы слышим не столько то, что улавливают рецепторы, сколько то, на что мы настроены, навстречу чему, слушая, мы открыты. Если язык, по выражению Хайдегера, – дом Бытия, то экзистенциально-феноменологический подход должен предоставлять совершенно иной способ для исследования по сравнению с приёмами и методами, опредмечивающими язык. Здесь слушать нужно по-другому. 

 

  1. СЛУШАТЬ ПО-ДРУГОМУ: КАК?

 

Американский психолог Майкл Пёрди, специалист в области коммуникации рассказывает о слушании, практикуемом коренным американским народом сиксика (чёрных ног – название происходит от цвета их мокасин): «Это в высшей степени рефлексивный и раскрывающий способ общения, который позволяет открыть себя тайне единства между физическим и духовным, отношениям между природными и человеческими формами и тесным связям между пространствами и людьми, при этом обеспечивая защиту, силу и продвинутое понимание своего маленького места в мире». (17)

 

Далее он пишет, что этот пример может послужить своего рода образцом симпатического витального (в смысле сущностного) слушания, предполагающего, что между сиксика и их миром существует глубинная со-настройка. Можно рассматривать этот пример сущностного слушания как причудливую архаическую странность, но психотерапевт, всерьез озабоченный развитием своей способности слушания, может услышать в этом примере иное: «Вот, чему нужно учиться!», – заключает Пёрди. 

 

В силу своего любительского интереса к истории искусств, моей первой ассоциацией, когда я прочел статью Майкла Пёрди, была фигура замечательного исследователя искусств Аби Варбурга (1866-1929), которому в свое время случилось изучать ритуалы коренных народов, живущих на территории Аризоны в США. Он рассказал об этом в докладе, обстоятельства создания которого настолько интересны, что, рискуя увести читателя несколько в сторону от заявленной темы, я все-таки решил остановиться на них подробнее.

 

Сначала несколько слов об Аби Варбурге: его имя связывается, прежде всего, с понятием иконологии и с его уникальной библиотекой, которая по сей день является одновременно и собранием книг, и инструментом научных исследований. Помимо истории искусств интересы Варбурга включают такие области как археология, история, антропология и психология. Свое внимание он сосредотачивает на исследовании того, что именно транслирует искусство из эпохи в эпоху. Он утверждал, что образы, которые Возрождение заимствует из Античности, позволяют изображать страсти. Возможно, Варбург верил, что вместе с передачей образов передается душевная энергия – изображения несут в себе память об аффекте, которую эти изображения содержат. Ведь искусство – это не про красоту, а про амбивалентную природу человека. Мир человека – неизбежно трагический мир, и Варбурга интересует, по его выражению, «глубинная шизофреничность европейской цивилизации»: ее нецельность, двойственность, полярность. Он понимает, что именно благодаря этому она содержит в себе потенциальность, что любой рост происходит отсюда.  

 

После Первой мировой войны в связи с серьезным душевным расстройством, Аби Варбург лечился в психиатрических лечебницах Гамбурга и Йены, и в апреле 1921 в состоянии острого возбуждения он поступает в клинику Бельвю, руководимую доктором Людвигом Бинсвангером в Кройцлингене. Клиника Бинсвангера была предназначена для привилегированных пациентов, в том числе из аристократических семей, и видела многих выдающихся личностей, среди которых феминистка Берта Паппенхайм (нам с вами известная больше как Анна О.), художник и поэт Эрнст Людвиг Кирхнер, танцор Вацлав Нежинский. (18) Варбург находился в клинике Людвига Бинсвангера до августа 1924 года. Вначале у Варбурга диагносцируют шизофрению, необратимое течение которой практически не оставляет надежды на выздоровление, однако к марту 1922 года его состояние меняется, и появляется надежда на возвращение пациента к систематической работе (Бинсвангер даже дает ему прочитать корректуру своей новой книги), а в феврале 1923 г. приглашенный на консультацию выдающийся психиатр Эмиль Крепелин отвергает первоначальный диагноз и ставит новый – смешанное состояние при маниакально-депрессивном расстройстве, а то, что поначалу обозначалось врачами клиники как «шизоидная конституция», Крепелин называет неврозом навязчивых состояний. Это событие означает не просто смену диагноза, но смену жизненной перспективы – теперь Варбург уже не видится безнадежным больным. Людвиг Бинсвангер заключает с Аби Варбургом своеобразный договор: он выпишет его, когда тот составит и прочтет научную лекцию на тему по своему выбору. 

 

Один из исследователей творчества Аби Варбурга называет кроицлингенский доклад «драматической инсценировкой собственного выздоровления» (19): он должен был продемонстрировать способность Варбурга ясно мыслить и, таки образом, явиться доказательством возможности его возвращения к нормальной жизни. Доклад, прочитанный перед персоналом и пациентами клиники, был сделан в жанре научно-популярной лекции с демонстрацией диапозитивов для образованной, но не профессиональной публики. После доклада Варбург передал записи своим ближайшим коллегам, но от публикации категорически отказался: «Я не хочу, чтобы даже малейший намек кощунственных попыток наукообразности был обнаружен в этом сравнительном анализе на тему поисков вечного индейца в беспомощной человеческой душе. Образы и слова должны оказать помощь следующим поколениям в попытке самосознания как противостояния собственной трагической раздвоенности между страстно влекущей магией и рассудительной логикой. Признания (неизлечимого) шизоида, сданные в архив». (20) Впервые доклад был опубликован после смерти Варбурга.

 

  1. МЕЖДУ МИФОМ И ЛОГОСОМ: ВЕЧНЫЙ ИНДЕЕЦ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШЕ

История темы доклада такова: в 1895 году Аби Варбург (ему было тогда чуть меньше 30 лет) отправляется на свадьбу брата Пауля в Нью-Йорк. «Позолоченная модерность», которую он там обнаружил, его разочаровала, и из Нью-Йорка Варбург едет на юг Соединенных Штатов и там в течение нескольких месяцев занимается изучением жизни коренных американцев: 

«Что интересует меня как историка искусства, так это то, что внутри страны, превратившей̆ техногенную культуру в удивительное оружие в руках человека разумного, смог сохраниться анклав примитивного язычества, эти люди чрезвычайно рассудительно борются за ежедневное существование, с непоколебимой̆ твердостью прибегая для сельскохозяйственных и охотничьих нужд к магическим практикам, которые мы привыкли обесценивать как симптом совершенно отсталого язычества. В религиозной̆ практике [народа] пуэбло существует несколько важнейших символов, первое место среди которых занимает змея – мистическое существо, обитающее на земле и под землёй̆. Таким образом, она видима и невидима для человеческого глаза, смертельно ядовита и обладает способностью перерождаться, сбрасывая кожу. Она соединяет в себе несколько ипостасей̆: проводника смерти и фаллический̆ символ, а сворачиваясь, змея, кусающая себя за хвост, символизирует цикличность времени, распрямленная же представляет собой̆ стрелу или молнию – основной̆ элемент в космологических представлениях индейцев. В засушливой̆ местности штатов Нью-Мексико и Аризоны змея почитается как амбивалентный̆ символ – угроза, выраженная молнией̆, и спасение – провозвестник дождя». (21)

Змеиный̆ танец – ритуал, практикуемый̆ в индейской̆ деревне, описан Варбургом следующим образом: 

«Здесь танцор и животное соединяются в магическом единстве. Удивительно, что индийцы знают способ приручения крайне опасных рептилий – гремучих змей – избегая насилия; змеи могут по несколько дней̆ принимать участие в церемонии с полной̆ покорностью или, по крайней̆ мере, скрывая свои обычные наклонности, если их специально не провоцировать. Такой̆ трюк, проделай̆ его европеец, неминуемо закончился бы трагически». (22) В этом ритуале змея не приносится в жертву, а превращается в посланника – так, возвращаясь к душам умерших, она способна, обратившись в молнию, вызвать с небес грозу.

Аби Варбург обращает особое внимание на благоговейную самоотдачу и самозабвение, с которым исполняется ритуал. Это пространство благоговения видится Варбургом предтечей пространства рефлексии.  В ритуальной практике синхронизируются мифологические и логические аспекты опыта, это позволяет возникнуть промежуточному пространству между магией и логосом. Ритуал является для него «особым способом организации хаоса в мире природы», который он определил как “одухотворяющее дистанцирование” от жестокости, которое открывает альтернативный путь к достижению человеческого достоинства». (23) Он видит в этом ненасильственном ритуале «освободительный опыт безграничной коммуникации между человеком и окружающей средой». (24)

«Освобожденный человек» становится свободным не в момент освобождения, а когда пытается разорвать цепь жестокости и подневольности, когда жертва превращается в истязателя, а раб в господина – когда человеком движет нечто иное чем банальное чувство мести. Свободные мужчина или женщина – это те, у кого внутри есть загадочный двойник, – внутренний другой, с которым они сосуществуют подобно Сократу, который вел диалог со своим словоохотливым демоном». (25) Для Варбурга освобождение – это «не освобождение от цивилизации и сопутствующих ей разнообразных тревог, но освобождение для обращения к другому виду толкования потенциальных цивилизационных возможностей». (26)

Для него этот опыт не иррационален. Иррациональное Аби Варбург находит в европейской культуре – в антисемитизме, в зарождающемся в ту пору в Италии фашизме, в варварстве прогресса в целом: 

«Сегодня американец больше не опасается гремучей змеи. Он убивает ее в любом случае, он ей больше не поклоняется. Молния, заключенная в провод, – покорное электричество – породило культуру, в которой нет места язычеству. Что же пришло на его место? Силы природы больше не рассматриваются в их биоморфном обличье, но видятся скорее бесконечными волнами, послушными одному лишь человеческому прикосновению. Этими волнами культура машин разрушает то, чего с таким трудом достигали естественные науки, ведущие свое происхождение от мифов: пространство поклонения, которое в свою очередь развилось в пространство, необходимое для рефлексии. Прометей и Икар эпохи модерна, – Франклин и братья Райт – это те зловещие разрушители дистанции, которые угрожают ввергнуть планету обратно в хаос». (27) 

Многие согласились бы со справедливостью этих слов, сказанных сто лет назад, и сегодня: похоже, мы утратили способность к «одухотворяющему дистанцированию» от жестокости. Как заметил американский культуролог Томас Берри: «Мы разговариваем сами с собой. Мы не разговариваем с рекой, мы не слушаем ветер и звезды. Мы прервали великий разговор. Прервав разговор, мы разрушили вселенную». (28)


 

  1. ПЫЛКОЕ МЫШЛЕНИЕ

 

В докладе Варбурга обращают на себя внимание непривычные для научного языка слова: «благоговение», «благоговейная самоотдача», «самозабвение», «одухотворение»… На первый взгляд может показаться, что это звучит как-то непрофессионально, избыточно романтично, или даже непростительно сентиментально. Однако в этом можно увидеть сходство с феноменологической позицией швейцарского психиатра Медарда Босса, и здесь мы снова возвращаемся к теме слушания в терапии. 

 

Дазайн-аналитик Алиса Хольцхей-Кунц говорит о том, что «Босс понимает феноменологию не как более адекватный – по сравнению с естественно-научным подходом – метод, но как отказ от метода qua субъективистской гарантии в отношении вещи. Этот отказ соответствует радикально новой позиции, которую Босс с удовольствием характеризует как «благоговение» (курсив мой – А.Б.). В ней – в противоположность служащей самоутверждению воле к овладеванию – реализуется то «позволение быть» встречающемуся, которое ему «страстно привержено» в смысле бескорыстного [selbstlosen] интереса к вещам ради их собственного раскрытия. Хотя для  Босса несомненно, что эта позиция позволения-быть в подлинном смысле <…> реализует сущность человека, он вместе с тем подчеркивает те огромные препятствия, которые противостоят ей в нынешнее время. Мы до такой степени настроены на самоупрочение, что безусловное само-открытие переживается многими как потеря опоры и тем самым как колоссальная угроза». (29)И далее там же: «позиция благоговения перед встречающимся, пожалуй, является чем-то непреходящим и действительно революционным в Dasein-анализе. В психотерапии эта позиция реализуется как искусство терпеливого вслушивания в слова пациента». В связи с этим важно также упомянуть принцип этического учения «благоговения перед жизнью» немецкого философа-гуманиста, врача и музыканта Альберта Швейцера, который он сформулировал в начале 20 века и практику «пробуждения к трепету» современного американского экзистенциально-гуманистического терапевта Кирка Шнайдера, хотя цели настоящей работы не дают возможности остановиться на их идеях. Босс считает, что терапевт должен быть поддерживающим и теплым, вдохновляющим клиента на ещё больший уровень раскрытия своего мира, что в некоторой степени напоминает «безусловное позитивное отношение» - понятие, впервые предложенное Стэнли Стандалом, затем популяризированное Карлом Роджерсом. 

 

Если развивать идею слушания с благоговением, можно провести параллель с тем, как понимал терапевтическое слушание Отто Ранк: обращаясь к членам Американской психоаналитической ассоциации в лекции, прочитанной во время их ежегодного собрания в 1924 году, Ранк, перефразируя строчку из знаменитого монолога Гамлета, (31) предлагал им «слушать так, как они слушали бы рассказ о той “неоткрытой стране, из чьих пределов путник ни один не возвращался”». (32) Как бы вы слушали рассказ о неоткрытой стране, «из чьих пределов ни один путник не возвращался»? Возможно, с трепетом, с благоговением, замиранием…

 

Когда-то Ханна Арендт предложила провести различие между непрофессиональным или пылким мышлением (passionate thinking) «которое продвигает в направлении поиска смысла, основываясь на “интересе к непознаваемому”, и “профессиональным мышлением”, которое идет по пути поиска истины и основано на интересе рассудка к познанию. Источник непрофессионального или пылкого мышления – это удивление или изумление, которое мы испытываем, например, перед космосом и открытым миром». (33) По мнению Ханны Арендт подобный тип мышления был характерен для германских мыслителей, развивавших направление феноменологии – Эдмунда Гуссерля, Ойгена Финка, Мартина Хайдеггера. 

 

Говоря о пылком мышлении, Ханна Арендт вовсе не имеет в виду какое-то небрежное мышление, искаженное под влиянием страстей: 

 

«Мыслить “пылко” в данном случае означает поддаваться “близости” жизни, обыденному опыту, полагаться на собственное любопытство и прислушиваться к открытости мира. Пылкое мышление – это не тот образ мышления, который утверждается посредством господства разума; фундаментальной основой подобного мышления является понимание, а не контроль. <…> Принцип пылкого мышления включает в себя как приключение и смирение, так и размышление (thinking) и благодарение (thanking) – в их сочетании (жизни, бытия, сущего), а также сочетание рефлексии и благодарности за бытие». (34)

 

Эти идеи Ханны Арендт созвучны мыслям Сергея Аверинцева о двузначности понимания: понимание может относиться и к научному уразумению, и к человеческому проникновению. В научном уразумении мы разбираем, рассматриваем, расчленяем нечто, как объект анализа. Второе значение понимание – это некое обращение к нам – окликание, вопрос, призыв: «мы не можем понять чужую жизнь, если не почувствуем, что она обращается к нам из глубин пребывания внутри себя: человек может быть нашим собеседником лишь постольку, поскольку его свойство быть кроме всего прочего еще и нашим собеседником для него необязательно,— он выходит к нам из закрытой для нас собственной жизни, приоткрывая ее, и только наличие последней делает возможным сам «выход». Как только прекратился бы взаимоупор проницаемости и непроницаемости чужого «я», прекратился бы и диалог». (35)

 

О таком, втором, пути понимания говорит и американский поэт Абрахам Маклиш в связи с поэзией, которую он рассматривает как особый способ познания того, что невозможно подвергнуть анализу, то есть, разобрать на части, а потом снова собрать, того, что может быть познано лишь чувственно, эмоционально. (36)

 

Мартин Хайдеггер утверждает, что «наше бытие, наше существование в самом своем основании поэтично», (37) и когда человек «выявляет свою сущность, свое корневое начало, то неизбежно начинает житийствовать на земле поэтически». (38) «Поэзия пробуждает сияние нереального и сновиденного в противовес ощутимо-явной и шумной действительности, в которой мы полагаем себя укорененно-туземными», – пишет Хайдеггер.. (39) Читая эти слова, я вновь возвращаюсь к мысли Варбурга о пространстве между магией и логосом, и его фразе о вечном индейце в беспомощной человеческой душе.


 

7. НЕУСЛЫШАННЫЙ ПОЭТ

 

Мой давний друг Гэри Уайтэд, (40) поэт, психотерапевт и философ, живущий в США, как-то в своем письме поделился со мной: 

 

«В эти дни (41) я все больше и больше общаюсь с миром природы, особенно с деревьями. Это может показаться немного безумным, но в последнее время я особенно привязался к деревьям. Они словно приглашают меня просто постоять рядом с ними, прикоснуться к ним и почувствовать их вибрации, которые меняются изо дня в день. Когда я делаю это, то сразу чувствую себя связанным со всем вокруг меня. Встречи с ними приносят мне радость каждый раз, когда я просто стою в их присутствии и чувствую исходящий от них отчетливый сигнал о том, что они «осознают» эту всеобщую взаимосвязанность. Может быть, мне даже не следует ставить это слово в кавычки. Их присутствие переживается как живое осознание, которое ждет, чтобы разделить себя с кем-то, осознание, которое охватывает все. Когда я учился у Генри Багби, (42) он часто разными способами говорил об этом… Он часто говорил о «живой» или «дикой» природе не только как о месте, но и как о качестве, навстречу которому мы раскрываемся». 

 

Раскрытие навстречу живой природе несет в себе предвосхищение взаимности, когда любой подтверждающий нашу взаимосвязанность знак откликается в нас трепетом, как может отзываться в нас трепетом музыка или поэзия. Следуя своей ассоциации, я вспоминаю Мартина Бубера: «…по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. Сила исключительности завладела мной… Дерево – это не впечатление, не игра моих представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно пред-стоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему – только иным образом. Не тщись же выхолостить смысл отношения: отношение есть взаимность».

 

Гэри рассказал мне, как во время долгой дороги периодически останавливал машину, заходил в близлежащий лес и просто стоял среди деревьев. Так он отдыхал: он ощущал, как деревья делятся с ним даром своей укоренённости, и он, в обмен, делится с ними своей подвижностью. 

 

В ответ я написал Гэри, что когда-то обратил внимание на то, что качество моего присутствия, когда я слушаю клиентов, напоминает мне то, как я слушаю музыку или встречаюсь с живописным произведением, и Гэри ответил, что, находясь на сессии с клиентом, подходит к опыту так же, как к чтению или слушанию стихотворения: 

 

«Однажды до меня дошло, что каждая сессия – это новое стихотворение, и моя работа состоит в том, чтобы услышать его, услышать его настолько полно и глубоко, насколько я могу, и из этого слушания вернуть услышанное клиенту таким образом, чтобы помочь ему или ей услышать свою историю и осознать, как они её слушают. Эта совместная попытка услышать себя самого и моего клиента ведет нас обоих к тому, что готово быть раскрытым или раскрывается в их истории». 

 

Есть известные метафоры, определяющие пациента. Так психоаналитик Отто Ранк, которого также называют одним из первых экзистенциальных терапевтов, говорил о пациенте как о «неудавшемся художнике», а дазайн-аналитик Алиса Хольхей-Кунц называет его «неудавшимся философом». Мне думается, можно также представлять его как «неуслышанного поэта». У такого человека, оставшегося «один на один с темнотою», (43) не оказалось рядом того, кто способен разделить с ним его бытие, не оказалось свидетеля, способного слушать не столько умом, сколько сердцем, как мы слушаем поэта. 

 

Что если мы будем слушать наших клиентов так, как слушали бы поэтическую речь? Что с нами происходит, когда мы слушаем поэтическую речь? Что она нам сообщает? Что именно мы слышим? Конечно, в этой небольшой статье нет возможности обратиться ко всем этим вопросам – я перечисляю их здесь, чтобы задать направление поиска.


 

8. СОБЫТИЕ VS НАРРАТИВ

 

Давайте для иллюстрации возьмем какой-то пример поэтического высказывания. 

 

Ёса Бусон (1716-1784): (44)

 

Пронзило вдруг холодом:
В спальню войдя, наступил на гребень

Покойной жены.

 

Холод и боль утраты вспыхивают при неожиданном и непроизвольном соприкосновении с вещью, которая прежде ежедневно касалась волос жены, любимой женщины, которой больше нет, и никуда от этого факта не деться. Когда читаешь эти строки, кажется, что поэт делится с нами этим опытом: в центре внимания – мельчайшее событие, заставившее поэта пережить душевную боль. Вот только хорошо известен факт, что на момент написания этого хайку жена Бусона была вполне себе жива. Я привожу этот яркий пример, чтобы показать, что особенность поэтической речи состоит не в искажении реальности – в данном случае, это лишь средство – а в столкновении читателя с шокирующим опытом. Нам важно это заметить: стихотворение не описывает реальный факт. Сущность языка, раскрывающаяся в поэзии, обнаруживает язык не как способ передачи информации другому («встречаемся завтра в полдень» или «сегодня вечером будет дождь»). Поэтому совершенно нелепым, невозможным, будет вопрос поэту: «То, что вы пишете – правда или вымысел?» Мир, который открывает нам поэзия, не является ни истинным, ни ложным.

 

Мы говорим о содержании фильма, которое мы можем рассказать или о котором тебе рассказывают, и о мире фильма, в который ты погружаешься, когда смотришь. Мы говорим о содержании книги, которое можем пересказать, и о мире книги, в который она нас вводит, в который мы погружаемся при чтении книги. Мы говорим о содержание поэмы и о мире поэмы, в котором обнаруживаем себя. И так далее. Это может звучать парадоксально, но поэтическое высказывание не является способом передать сообщение. Поэтому стихотворение невозможно пере-сказать – здесь смысл не дословен. Поэтическое высказывание – это событие, а не нарратив. Нарратив безусловно важен, у него есть своя функция. Но событие и в физике, и в философии – это то, что происходит в некий момент времени и меняет состояние мира, мир до и мир после события – различны. Состояние мира меняется – и мы меняемся. Что-то потрясло нас, мы становимся другими: «“…событие есть то, что не укладывается у меня в голове”, что разрушает имеющуюся структуру смысла… Что-то произошло – и мир как мир моих возможностей, планов и забот потерял для меня всякий смысл; тот мир, в котором я жил – рухнул – как же мне жить дальше?». (45) Когда мы слушаем поэзию, мы настраиваемся на то, чтобы быть способными услышать событие. Нарратив является скорее необходимым обрамлением, орнаментом, формой, рамкой, в которой это событие обитает. В подтверждение этого тезиса можно вспомнить мысль немецкого философа Вальтера Беньямина, говорившего об особенности труда переводчика поэзии: «[поэтический] язык состоит отнюдь не на службе профанного сообщения, но на службе у откровения бытия». (46) Поэтому задача переводчика состоит не в том, чтобы как можно более точно перевести содержание. Более того, «никакой перевод не был бы возможен, если бы он по сути своей стремился к сходству с оригиналом». Задача переводчика по Вальтеру Беньямину: «заключается в том, чтобы найти в языке, на который переводят, ту интенцию, которая позволит пробудить в нем эхо оригинала». (47) Тем из нас, кому не дают покоя вопросы герменевтики следует помнить, что смысл, пока он живой, толкуется и перетолковывается, сохраняя подвижность в своей неоднозначности. И если нам о чем-то здесь следует заботиться - то это о том, чтобы эта подвижность и неоднозначность сохранялась.

 

Французский философ Эммануэль Левинас сравнивает стихотворение с рукопожатием, для него стихотворение – это знак, поданный другому, знак, раскрывающий мир, сравнимый с библейским «вот я». (48) В поэзии «одно и то же слово может решать разные интенциональные задачи, либо же вообще обрушить всякую интенцию, размыкая круг схватывающего удержания и выводя в этическое (в левинасовском смысле), где всякая попытка приписать ему точное дискурсивное значение обречена на провал». (49)

 

Вот, например, известное стихотворение восемнадцатилетнего Осипа Мандельштама:

 

Невыразимая печаль 

открыла два огромных глаза, –

Хрустальная проснулась ваза 

И выплеснула свой хрусталь.

 

Вся комната напоена 

Истомой – сладкое лекарство

Такое маленькое царство 

Так много поглотило сна. 

 

Немного красного вина

Немного солнечного мая – 

И, тоненький бисквит ломая, 

Тончайших пальцев белизна. 

 

Попробуйте сказать «про что» это стихотворение? Возможно ли пересказать его своими словами, как мы могли бы пересказать историю?

 

Именно потому, что мы стихотворение переживаем, оно меняет нашу настроенность, перестраивает наше видение мира. «Настроение – говорит Поль Рикер, (50) – это манера находиться посреди реальности». 


 

9. СЛУШАТЬ КАК СТИХИ

 

Молодой поэт, герой романа Владимира Набокова «Дар», узнает о положительной рецензии на только что вышедший сборник своих стихов: «Неужели и вправду все очаровательно дрожащее, что снилось и снится мне сквозь мои стихи, удержалось в них и замечено читателем, чей отзыв я еще сегодня узнаю? Неужели действительно он все понял в них, понял, что кроме пресловутой «живописности» есть в них еще тот особый поэтический смысл (когда за разум зашедший ум возвращается с музыкой), который один выводит стихи в люди? Читал ли он их по скважинам, как надобно читать стихи? Или просто так: прочёл, понравилось…». (51)

 

Что означает, что надобно читать стихи «по скважинам»? Что автор имеет в виду? Скважина, сквозить, отверстие насквозь, промежуток, просвет, щель… В английском переводе романа (изначально роман был написан Набоковым по-русски, а в 60-е годы переведен на английский Майклом Скаммелом в соавторстве с Владимиром Набоковым) эта фраза переведена так: “Can it really be that he has understood everything in them, understood that besides the good old “picturesqueness” they also contain special poetic meaning (when one’s mind after going around itself in the subliminal labyrinth, returns with newfound music that alone makes poems what they should be)? As he read them, did he read them not only as words but as chinks between words, as one should do when reading poetry? Or did he simply skim over them, like them and praise them…” (52) Chink (англ.) – скважина, щель. Возможно, мы никогда не узнаем, что именно имел в виду Владимир Набоков, но любопытно как вышеприведенный пример перекликается с мыслью Дж. Кришнамурти: 

 

«Вы можете слушать только тогда, когда ум спокоен, когда ум не реагирует немедленно, когда есть промежуток между тем, что говорится, и вашей реакцией. В этом промежутке есть тишина, тишина, в которой только и есть понимание, не являющееся интеллектуальным пониманием. Если есть промежуток между тем, что сказано, и вашей реакцией на то, что сказано, в этот промежуток — будь то длительный период или несколько секунд — если вы наблюдаете, приходит ясность. Именно интервал и есть новый мозг. Немедленная реакция — старый мозг. Старый мозг функционирует в своем традиционном, общепринятом, реакционном, животном смысле. Когда есть задержка этого, когда есть тишина этой реакции, когда есть интервал, тогда вы обнаружите, что действует новый мозг. Только новый мозг может понять, а не старый мозг». (53)

 

Учитель Гэри Уайтэда, философ Генри Багби в своей книге «Внутреннее утро» (Inward Morning (54)) вспоминает, как однажды слышал выступление американского поэта Уильяма Карлоса Уильямса перед студентами университета. Уильямс говорил студентам о том, как слушать стихи примерно так: «Расслабьтесь! Расслабьтесь, получайте удовольствие. Не пытайтесь что-то вынести из этого. Не пытайтесь прорваться внутрь и завладеть содержимым. Принимайте все так как есть. Поэзия для удовольствия. Если со временем поймёте это, всё будет хорошо!» (55) Уильямс обращал внимание на то, что мешает нам слушать: мы не даём себе просто быть открытыми опыту, мы напряжены, мы заняты генерированием гипотез, выстраиванием стратегий, и как те пловцы, что барахтаются и беспорядочно бьют руками по воде, растрачиваем свои силы и идем на дно. Мы принимаем расслабление за бездействие, и это, конечно, никак не помогает удержаться на поверхности. 

 

Эта инструкция Уильямса вполне приложима и к психотерапии. Тем, кто в своей практике обучен генерировать терапевтические гипотезы, не удается уплыть далеко. Ведь что такое «терапевтическая гипотеза»? Вероятно, когда терапевты говорят о гипотезе, они имеют в виду некий результат мысленного сравнения, сопоставления видения происходящего на сессии со своим прошлым терапевтическим опытом и теоретическими представлениями, из этой конкретной встречи непосредственно не вытекающими. Я имею в виду формулирование каких-то знаний, уже заранее имевшихся у терапевта до встречи с клиентом (теорий, концепций, представлений, и т.п.), которые терапевт прикладывает к «данному случаю». Такое приложение теории извне возможно только к объекту. Подобное обращение к гипотезам непосредственно связано с представлением о существовании отдельной субъективности, оно оттуда вытекает, и в этой парадигме оно безусловно имеет смысл. То есть, имеет смысл, когда мы исходим из терапевтической модели, рассматривающей субъект изолировано, а расстройство видим в некоем внутриличностном нарушении (например, в результате особенностей индивидуального развития, понимаемого опять-таки с позиций существования отдельной субъективности). В этом случае изучение гипотез и тренировка развития способностей их генерировать мне кажется вполне оправданным и даже необходимым профессиональным навыком. По сути гипотеза – это точка зрения. Но, как известно, ничто так не мешает видеть, как точка зрения – она статична, она ригидна. Она претендует на схватывание некой истины. Но мы не знаем. Ощущение, что мы «поняли» Другого, ведет нас к ложному ощущению безопасности. В своем стремлении ухватить смысл сказанного мы порой слышим то, что хотим услышать, и испытываем от этого комфорт понимания, а точнее – комфорт ложного понимания. Это то, что Жан-Поль Сартр называет mauvaise foi, и что обычно переводится на русский как «самообман». (Ещё это можно перевести как «недобросовестность»). Самообман снижает нашу тревогу, создавая ложную определенность псевдо-понимания. Если мы допускаем, что за самопонятностью мировидения клиента лежит структура, связанная с его трудностями, почему бы нам не предположить такую же возможность относительно собственного мировидения и связанных с ним «очевидностей» и самопонятностей?

 

Терапевтическое понимание не статично. Оно мерцает. Если мы стремимся практиковать феноменологический взгляд, если мы говорим о не-знании, как о феноменологической терапевтической позиции, то может ли здесь быть место для того, что мы называем «терапевтической гипотезой»? Функция гипотезы – объясняющая, но ведь здесь наша задача не поиск объяснения, а путь преобразования. Здесь объяснения нам никак не смогут помочь. Объяснения – это, скорее, фиксация, это нечто противоположное преобразованию. Тогда не оказывается ли наше фокусирование на гипотезах ниже уровня самого вопроса, который для нас является по-настоящему важным? Это вопрос «о встрече, которая изменит привычные пути нашей эгоцентрической топографии», (56) встрече преображающей, несущей в себе «просвет». 

 

Здесь может быть уместным вспомнить известное наблюдение Зигмунда Фрейда: «лучше всего удаются те случаи, которые проводятся как будто непреднамеренно, когда каждая перемена для вас неожиданна и когда вы идете навстречу больному просто и без всякого предвзятого намерения». (57)

 

Если я не-знаю, если у меня остаются вопросы и сомнения, если я не уверен – тогда я могу встретиться с новым, неизвестным, неопределенным, я могу быть застигнутым врасплох, и мы вместе с клиентом можем что-то обнаружить, что до этого времени оставалось сокрытым. Можно говорить о постулате не-знания, как фундаментальном основании для подлинной терапевтической встречи. Привнесение гипотезы или даже простое вынашивание гипотезы внутри себя, направит меня в сторону её формулирования, игры с ней, и я буду искать либо её подтверждения, либо опровержения, то есть буду двигаться по пути привнесения некоего внешнего знания, с которым начну взаимодействовать. И это будет то знание, которое заслонит собой моё не-знание. Если я решаю проблему – я занимаюсь внешним препятствием, находящимся передо-мной. Если я соприкасаюсь с не-знанием, с тайной – то сам оказываюсь в неё погружен. Это предполагает совершенно иной способ моего бытия-в-мире-с другими. Здесь имеет смысл говорить не о формулировании гипотез, а о способности улавливать и отражать контексты. 

 

Слушать можно и без слов. Вслушиваться можно в тишину. Слушать можно невыразимое. Молчание может иметь разнообразные значения, и терапевту требуется приложить усилия, чтобы их улавливать. Вот как описывает это американский экзистенциальный терапевт Эрик Крэйг: 

 

«Несмотря на то, что феноменологическое исследование часто начинается со слов, в терапии все происходит иначе. Когда кто-то приходит ко мне на прием, уже до того, как мы оказываемся перед дверью моего кабинета, я обнаруживаю, что присутствие другого человека странным образом уже произвело во мне определенные изменения. Эти изменения происходят не только в моей голове, в моих мыслях и даже не только в моих чувствах. Я ощущаю, что заново конституируется все мое бытие. Это уже не просто бытие-в мире – оно внезапно и совершенно отчетливо становится Miteinandersein, бытием-в-мире-с другим. К тому моменту, когда мы садимся в кресла, я ощущаю, что захвачен эмоционально окрашенными образами мира этого человека, мира его или ее отношений, дома, семьи, соседей, дороги от его/ее дома к моему кабинету, работой, его/ее прошлым и будущим, его/ее телом, одеждой, лицом. На самом деле, совершенно удивительно, как это происходит. Мы сидим вдвоем, и в какой-то момент наша беседа, как точно подметила одна из моих пациенток, начинает происходить на каком-то «доязыковом уровне». Наше воплощенное бытие, наше воплощенное бытие-друг-с-другом, наше взаимно воплощенное присутствование начинает вести беседу, при которой в кабинете не раздается ни единого слова. Это то, что вслед за Тревартеном я называю «проторазговором», терапевтической «протобеседой». (58)

 

Я нахожу здесь созвучие с замечаниями украинского композитора Валентина Сильвестрова, поясняющего, как слушать его багатели (короткие музыкальные произведения). Он использует метафору «микробы выразительности» – когда на первый план выступают, казалось бы, мельчайшие детали, значение приобретает тонкая нюансировка, «чуть-чуть», когда минимализм позволяет проявлять другую форму виртуозности, через прикосновения, туше (касание клавиш) и через это, говорит Сильвестров, музыкальный текст обогащается нюансами, проявляющимися только тогда, «когда звучание отступает в зону тишины». (59) Заниматься психотерапией – это обращаться к таким «микробам выразительности», к нюансам, когда каждый раз нужно заново находить форму и перестраиваться, искать новые пути внятия и выражения, каждый раз заново вместе с другим человеком перенастраиваться на новое восприятие, чтобы услышать то, что иначе услышать не получается. Это мелкие шажки, тонкие движения, интонации, сказанное/услышанное слово, пауза, поворот головы… – это различные проявления совместности бытия в их непохожести, отличности, которые почему-то западают в душу и остаются там островками, на которые можно опереться, воспоминаниями, которые можно воскресить и которые тогда начнут свою собственную внутреннюю жизнь. Это совместное творчество, в своём роде поиск новых глаз, чтобы увидеть то, что иначе увидеть не удается. Вслушивание и всматривание в то, как Другой показывает кто он – тот, кто иногда просвечивает через слои, которые покрывают его иллюзорными убеждениями о себе, которые не дают ему сиять. Именно здесь живет боль, которая приводит людей в психотерапевтические кабинеты в поисках помощи. Здесь слушание никогда не должно становиться техникой. 

 

Мой американский друг и коллега Томас Йоманс рассказал мне о своей поездке к старинной подруге, с которой они много десятилетий не виделись. Несколько лет назад у неё появились и стали нарастать грубые нарушения памяти. Она была рада приезду Тома, но когда он начал расспрашивать её о жизни, на многие вопросы она не могла ответить и от этого начала сильно смущаться. Том предложил ей пойти на прогулку. Когда они вышли Том сказал, что не будет больше ни о чем её спрашивать, просто они вместе пройдутся по тропинке парка. Ему показалось, что она вздохнула с облегчением. Спустя какое-то время, показав не растущее рядом дерево, она сказала: «Какое красивое дерево!… И птицы поют... И цветы…»  И они стали по очереди называть то, на что падал их взгляд. И она ожила. Так они гуляли вдвоем около двух часов, описывая друг другу то, что видели. Когда пришло время прощаться, она сказала: «Спасибо, что навестил меня, пока я не исчезла…» Рассказ Тома меня очень тронул. Его открытость, сострадание всегда вызывали мое восхищение и уважение. Этот диалог в парке напоминает мне то, что немецкий философ Франц Розенцвейг называл «языком творения», языком Адама и Евы. «Вот! Смотри! Там!» Это восклицательно-описательный язык (может быть даже восторженный), это язык мы – вот мы вместе смотрим, мы вместе видим. Это не аналитический, не обращенный в прошлое язык, здесь мир чистого настоящего – это язык младенца.

 

10. ЭТИЧЕСКОЕ/ПОЭТИЧЕСКОЕ/ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ

 

Во время одной из бесед, когда его спрашивают о феноменологии лица, Эммануэль Левинас отвечает, что не знает, можно ли вообще говорить о феноменологии лица, поскольку феноменология описывает то, что себя являет, например, описывает глаза, нос, подбородок и т.д., а лучший способ встретиться с Другим – даже не заметить цвет его глаз. Потому что, когда кто-то описывает цвет глаз Другого, – это значит, что он не находится в отношениях с Другим. «Лицо само по себе уже значение – ты есть ты. Нагота, неприкрытость и беззащитность лица есть нечто такое, что не может стать содержанием. Отношение к лицу непосредственно этическое». (60) Лицо априорно значимо. Это лицо ближнего и это лицо Другого. Лицо говорит. Отправной точкой у Левинаса является не концепция или идея, а реальный опыт, опыт затронутости прикосновением к инаковости, «который всегда вибрирует в языке другого человека». (61) «Наша задача заключается в том, чтобы “прислушиваться к дверям языка”: уважать “целомудрие этой закрытой двери”, за которой может таиться неожиданное открытие». (62)

 

Передо мной, в кресле напротив, сидит женщина. Вот она говорит, обращаясь ко мне. В то же время, то, как я её слушаю и слышу может быть так далеко от неё самой, так чуждо ей, что, даже находясь со мной в одной комнате, она будет ощущать себя в полном одиночестве. Невозможно отрицать очевидность – вот она передо мной, но сегодня она другая, и я другой, и все может быть по-другому, не так как в прошлый раз. В этом вызов встречи: тот, кто говорит – это всегда Другой. Левинас говорит о радикальной инаковости Другого. «Когда у меня есть подлинный опыт другого субъекта, я точно испытываю, что другой ускользает от меня. Таким образом, данность другого имеет весьма своеобразный вид», – развивает эту мысль датский философ Дэн Захави. (63)

 

«Обращаясь к другому, я не только передаю ему информацию, я не только раскрываю, делаю явным мир, я не только говорю «о чем-то» — я одновременно подаю другому знак: «вот я, тут, для тебя». Это дополнительное измерение речи, которое Левинас называет сказыванием (dire), несводимым к тому, что собственно высказано, — условие возможности моего общения с другим в целом, но обычно этот момент чистой адресности остается затушеван, скрыт», – пишет философ Анна Ямпольская. (64) «Обращенное к другому сказывание — это не просто слова. Сказывание происходит не только на уровне словесном, но и на уровне телесности, воплощенности. Обращаясь к другому, я тем самым всегда уже отвечаю ему, и я всегда уже отвечаю за него. Это ответ, но ответ, который больше чем реплика в разговоре, чем реакция на слова собеседника, на его зов, — это ответ, которому эмпирический зов другого парадоксальным образом не предшествует». (65)

Слушание, позволяющее услышать сказывание, требует от нас приостановки, трансценденции когнитивного содержания, выхода за рамки привычного, самопонятного. Сказывание не может быть понято в рамках мышления, которое предпочитает оперировать описанием того, чего оно ищет, оно прячет себя в тематическом языке фактов. Мы же должны быть готовы к отклику на то, о чем нельзя было думать заранее, ко встрече с неизвестным и неопределенным, наш проводник здесь – не-знание.    

Мысли Эммануэля Левинаса об ответственности созвучны рассуждениям Мартина Бубера: «Мы отвечаем мгновению, но отвечаем и за него, мы несем ответственность за него.  В наши руки отдан новый континуум мира, мы ответственны за него.  Собака взглянула на тебя, ты отвечаешь за ее взгляд, ребенок взял тебя за руку, ты ответствен за его прикосновение к тебе, толпа людей движется вокруг тебя, ты ответствен за их бедствия... Подлинная ответственность есть лишь там, где есть действительная возможность ответа. Ответа на <…> то, что с человеком случается, что он видит, слышит, чувствует. Каждый конкретный час с его содержанием мира и судьбы, предоставленный человеку, служит внимающему языком. Внимающему – больше ему ничего не нужно, чтобы начать читать данные ему знаки». (66)

 

Мартин Бубер говорит, что мы защищены панцирем, задача которого отражать знаки, обращенные к нам. Чтобы услышать сказанное/сказывание терапевту придется превратить свой «панцирь» в резонатор и слушать свой отклик, или, выражаясь словами Гэри Уайтэда, слушать свое слушание.

 

Мир/Другой призывает нас, ждет нашего отклика. Он требует от нас со-ответствия. (67) Французский экзистенциальный философ Габриэль Марсель называет этот призыв «онтологическим требованием» («l’exigence ontologique», фр.), Генри Багби говорит о «бытии призванным» («being claimed», англ.), Эммануэль Левинас говорит о человеческой выставленности (l’exposition, фр.), обнаженности и уязвимости в отношениях с Другим. Наш отклик на онтологическое требование – это, по сути, обязательный интерсубъективный феномен. Если в продолжение рассуждений использовать метафору Габриэля Марселя об ожоге реальностью, то от терапевта требуется позволить себе быть обожженным присутствием Другого, поскольку встреча с иным, неизвестным, отличающимся от моего взглядом на мир, предполагает вызовы моему собственному мировидению и, как следствие, моей терапевтической устойчивости. Это также означает, что как терапевт я не только уязвим, но и сам могу быть ранящим. Подобная этическая/поэтическая/терапевтическая установка направлена на проявление более полной связанности с миром, на переживание неразрывности своего бытия-в-мире-с-другими.


На своем опыте я знаю: чтобы раскрываться навстречу, слушать, внимать, вслушиваться я могу развивать у себя способность ощущать этот оклик телесно. Я могу спрашивать себя, слушаю ли я Другого с открытым или с закрытым сердцем, а может быть я слушаю кончиками пальцев? Или животом? Я могу прислушиваться к своему слушанию. Я могу задавать себе вопросы: где в моем теле я готов быть затронутым, захваченным новым опытом, может быть, никогда прежде не испытанным, а, значит, способным изменить меня? Где в моем теле я не готов к прикосновению – где я стеснен, где мое слушание ограничено? Мне нужно знать и сознавать эти границы своего слушания. Чтобы услышать Другого мне нужно прислушаться к собственному слушанию, на-строиться на свое слушание и на то, как меня слышит Другой, произвести своего рода калибровку своей настроенности. Как в оркестре перед началом концерта музыканты со-настраивают свои инструменты. Чтобы мы могли слушать музыку, и, перефразируя Теодора Адорно, чтобы музыка слушала нас.

 

Литература:

1 Хайдеггер М. «Путь к речи». // Коэн-Левинас Д. Как стих становится евреем. Целан и Деррида. Jaromir
Hladik press. Санкт-Петербург. 2020. С. 12-13.

2 Цит. по: Бобровский А. Пять тезисов Эммануэля Левинаса, актуальных для нас сегодня. // Евреи в
меняющемся мире VIII. Рига: Центр изучения иудаики Латвийского университета, 2015. С. 44.//
https://www.jsc.lu.lv/fileadmin/user_upload/lu_portal/projekti/jsc/konferences/2011/EMM_8_038-046.pdf от
07.01.2023.

3 Бадхен А. Лирическая философия психотерапии. Когито-Центр. М.: 2014.

4 Бродский И. «О скорби и разуме». Сочинения в 6 томах. Изд-во “Farrar, Straus & Giroux”: СПб. 2000. Т. 6. С.
196.

5 Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.: Наука, 2006. С.162.

6 https://m.colta.ru/articles/specials/3817-anatoliy-nayman-zhizn-bez-retsepta от 28.05.2023.

7 Цит. по Хайдеггер М. О поэтах и поэзии. С. 13.

8 Там же. С. 13.

9 Гадамер Х.-Г. Феноменологический и семантический подход к Целану? // Феноменология поэзии. РИПОЛ
классик. М.: 2019. С. 338.

10 Витгенштейн Л. Zettel. Заметки. М.: Ад Маргинем Пресс. 2020. С. 216.

11 Rogers C. // Levinas and the Face-To-Face Relationship. Duquesne University Press, Pittsburg, Pennsylvania,
2015, P. 178-179.

12 https://zaochnik.com/spravochnik/menedzhment/psihologija-upravlenija-personalom/slushanie-kak-vid-
kommunikatsii/
от 26.07.2021

13 https://psyera.ru/slushanie-v-obshchenii-1679.htm#: от 30.07.2020

14 https://spravochnick.ru/psihologiya/vidy_slushaniya_v_psihologii_obscheniya/ 26.07.2021

15 Purdy M.W. Listening, Culture and Structures of Consciousness: Ways of Studying Listening.
https://www.researchgate.net/publication/234731853_Listening_Culture_and_Structures_of_Consciousn
ess_Ways_of_Studying_Listening
от 28.05.2023.

16 Хайдеггер М. Положение об основании. См:
http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000998/st000.shtml от 17.08.2023.

17 Purdy M.W. Listening, Culture and Structures of Consciousness: Ways of Studying Listening.
https://www.researchgate.net/publication/234731853_Listening_Culture_and_Structures_of_Consciousn
ess_Ways_of_Studying_Listening
от 28.05.2023.

18 В 1918 году здесь также лечилась Эллен Вест, случай которой в 40-х годах прошлого века на основе
архивных материалов описал Людвиг Бинсвангер. «Случай Эллен Вест» стал образцом
феноменологического описания клинического материала и классическим примером экзистенциально-
аналитического понимания бытия-в-мире человека, страдающего шизофренией.

19 Торопыгина М.Ю. Иконология. Начало. Проблема символа у Аби Варбурга и в иконологии его круга.
Прогресс-Традиция. М: 2015. С. 153.

20 Там же. С. 157.

21 Перцова В.П. Культура между магией и логосом в творчестве Аби Варбурга. Вестник МГЛУ. Гуманитарные
науки. Вып. 8 (799) / 2018. С. 305-306.

22 Там же. С. 306.

23 Бойм С. Другая свобода. Альтернативная история одной идеи. НЛО: М., 2021. С. 139–140.

24 Там же. С. 148.

25 Там же. С. 72.

26 Там же. С. 149.

27 Там же. С. 150.

28 Цит. по: Vaughan-Lee L. Darkness Rising. https://emergencemagazine.org/op_ed/darkness-rising/от 25.03.2022.

29 Хольцхей-Кунц A. Страдание из-за собственного бытия. Дазайн-анализ и задача герменевтики
психопатологических феноменов. Изд. “Logvino literaturos namai”. Мiнск С. 57.

30 Там же. С. 65-66.

31 «но страх, внушенный чем-то
за смертью - неоткрытою страной,
из чьих пределов путник ни один
не возвращался,- он смущает волю
и заставляет нас земные муки
предпочитать другим, безвестным». (Перевод В.Набокова)

32 Роберт Крамер. Открывая экзистенциальное бессознательное. Ролло Мэй встречается с Отто Ранком. Изд.:
EXISTENTIA: психология и психотерапия Журнал ВЕАЭТ. – 2022 (15). С. 120.

33 Бойм С. Другая свобода. Альтернативная история одной идеи. НЛО: М., 2021. С. 69-70.

34 Там же. С. 69–71.

35 Аверинцев С.С. Предварительные заметки к изучению средневековой эстетики // Древнерусское
искусство: (Зарубежные связи) См.: http://pedlib.ru/Books/3/0249/3_0249-9.shtml#book_page_top от
07.01.2020.

36 MacLeish A. // Intense Experience. Edited by Fredrick Samuels. Oyster River Press. Durham, NH. 1990. P. XV.

37 Хайдеггер М. О поэтах и поэзии: Гёльдерлин, Рильке, Тракль. Водолей. М.: 2017 С. 139.

38 Болдырев Н.Ф. В бездне между богами. // Хайдеггер М. О поэтах и поэзии: Гёльдерлин, Рильке, Тракль.
Водолей. М.: 2017. С. 139.

39 Хайдеггер М. О поэтах и поэзии: Гёльдерлин, Рильке, Тракль. Водолей. М.: 2017. С. 20.

40 См. Бадхен А. Уайдэд Г. Слушание. // EXISTENTIA: психология и психотерапия. Изд. ВЕАП.: 2020. С. 23.

41 Речь идет о периоде пандемии. (Прим. А.Б.)

42 Генри Багби (Henry Bugbee) – американский философ-экзистенциалист (прим. А.Б.)

43 Строка из стихотворения Владимира Адмони: «Кровь стучит у меня, как у всех, кто один на один с
темнотою». Цит. по: Найман А. // Адмони В. Поэма полета. Двадцатые годы. Отпечатано в типографии
«Лиесма», производственного объединения Латвии по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
1990. С. 28.

42 Генри Багби (Henry Bugbee) – американский философ-экзистенциалист (прим. А.Б.)

43 Строка из стихотворения Владимира Адмони: «Кровь стучит у меня, как у всех, кто один на один с
темнотою». Цит. по: Найман А. // Адмони В. Поэма полета. Двадцатые годы. Отпечатано в типографии
«Лиесма», производственного объединения Латвии по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
1990. С. 28.

44 Цит. по: http://lib.ru/INPROZ/BUSON_P/buson1_1.txt от 28.05.2023.

45 Ямпольская А.В. Искусство феноменологии, М.: РИПОЛ классик, 2018. С. 138.

46 Айленбергер В. Время магов. Великое десятилетие философии 1919 -1929. М.: Ад Маргинем Пресс: Музей
современного искусства «Гараж», 2021. С.104.

47 Там же. С.107.

48 Цит. по: https://www.colta.ru/articles/literature/27208-anna-yampolskaya-esse-emmanuel-levinas-ot-bytiya-k-
drugomu-paul-tselan
от 17.07.2023.

49 Гадамер Х.-Г. Феноменологический и семантический подход к Целану? // Феноменология поэзии. РИПОЛ
классик. М.: 2019. С. 352.

50 Рикер П. Живая метафора. // Феноменология поэзии. РИПОЛ классик. М.: 2019. С. 76.

51 Набоков В. Дар. // Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3., М.: «Правда». «Огонек», 1990. С. 26-27.

52 Цит. по: https://booksvooks.com/nonscrolablepdf/the-gift-pdf-vladimir-nabokov.html?page=32 от 21.11.2021.

53 https://www.jkrishnamurti.org/content/you-can-only-listen-when-mind-quiet-when-mind-doesn%e2%80%99t-
react-immediately
от 05.06.2023.

54 Bugbee H. The Inward Morning. A Philosophical Exploration in Journal Form. The University of Georgia Press.
Athens, Georgia. 1999.

55 Здесь напрашивается ассоциация с Марком Аврелием: «Не дергайся!» («прежде всего не
дергайся, не напрягайся — будь свободен и смотри на вещи как мужчина, человек, гражданин, как существо
смертное»). Марк Аврелий. Размышления. Отрывки из дневников: https://www.litmir.me/br/?b=47596 от
07.01.2022. (Прим. А.Б.)

56 Марсель Г. Быть и иметь. Цит. по: https://predanie.ru/book/219069-byt-i-imet/ от 26.06.2023.

57 Фрейд З. Советы врачам при ведении психоаналитического лечения. 1912. Цит. по:
https://freudproject.ru/?p=924 от 06.07.2023.

58 Craig E. Knowledge As Being-With-One-Another in Psychotherapeutic Practice. Manuscript. Version of this paper
was presented at the American Psychological Association annual convention in Chicago in August, 2018.

59 https://www.youtube.com/watch?v=5-CJpyaOd8Y от 18.07.2023

60 Levinas E. Ethics and Infinity: Conversations with Philippe Nemo. Translated by Richard A. Cohen. Pittsburg:
Duquesne Press, 1985. P. 85.

61 Kenaan H. Levinas on Listening. Цит. по: https://www.academia.edu/11319277/Levinas_on_Listening от
25.06.2023.

62 Там же.

63 Zahavi D. Beyond Empathy. Phenomenological Approach to Intersubjectivity. Journal of Consciousness Studies, 8,
No. 5–7, 2001, pp. 151–67. P. 153. Цит. по: https://cfs.ku.dk/staff/zahavi-publications/Zahavi_JCS_8_5-7.pdf от
18.07.2023.

64 Ямпольская А. Стать знаком. Цит. по: https://www.colta.ru/articles/literature/27208-anna-yampolskaya-esse-
emmanuel-levinas-ot-bytiya-k-drugomu-paul-tselan
от 17.07.2023.

65 Там же.

66 Бубер М. Диалог. // Два образа веры. М.: Республика, 1995. С. 107.

67 Это понятие близко к понятию ответственность, но здесь акцент делается на совместности, взаимности и на процессе.

Расписание ближайших событий

  Дата Ведущие Тема  
февраль 2025 Татьяна Королева Открытая супервизия 
Подробнее...
 
февраль 2025 Екатерина Николаева Психологическая группа для подростков по субботам 
Подробнее...
 
март 2025 Актеры Playback-театра Перфоманс Playback-театра "Давайте посмотрим" 
Подробнее...
 
март 2025 и сентябрь 2025 Преполаватели Института Гармония

Международная школа психотерапеии, консультирования и ведения групп 
Подробнее...

 
апрель 2025 Юлия Алферова Тренинг "Мастерская интуитивного стиля" Подробнее...  
май 2025 Тамара Сикорская Программа профессиональной подготовки супервизоров для специалистов в области психологического и психотерапевтического консультирования
Подробнее...
 
осень 2025 Ситникова Наталья и Пахомова Полина Программа подготовки консультантов экстренной психологической помощи
Подробнее...
 
 
Тренинг "Мастерская интуитивного стиля" 
Подробнее...
Тренинг "Мастерская интуитивного стиля" 
Подробнее...

Институт Гармония © 2023